Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство - Страница 9

Когда выпал первый снег, приехали какие-то крестьяне с запиской на подъем четырех колодок. Это было около завтрака. Я велел прикащику отпустить четыре колодки в ряду у входа направо. Так говорил мне сам продавец и показывал их моему старосте. У меня, помнится, был кто-то посторонний, потому я и не выходил.

Часу в четвертом пришел прикащик:

— Пожалуйте в пчельню. Мужики шумят. Подавай им на выбор лучшие колодки из середины.

Я пошел на пчельню и уже издали услыхал страшный спор и шум.

— Что вы за люди? — спросил я толстых и с виду богатых мужиков в новых полушубках.

— Крестьяне князя К***.

«А! — подумал я. — Вот почему вы и кричите».

— Ну, любезные, вы здесь не шумите, берите то, за чем приехали, будете кричать и выдумывать свое, я велю вас прогнать и дело пойдет через станового. Вот ваши колодки. Где староста? — Пришел староста. — Укажи колодки.

— На вот, батюшка, извольте посмотреть, — и он показал мне на задней стороне четырех колодок метки красного карандаша продавца.

— Видите. Теперь убирайтесь вон.

— Много довольны вашей милостью, — и они, забрав пчел, уехали.

Неутешительную перспективу представляла наступившая зима. Дом продувало со всех сторон, зимовать в нем не было возможности. Надо было зимой привезть железа на крышу, кирпичу, песку, лесу, алебастра и прочего материяла для весенней перестройки.

А чем кормить скот и как перемолотить без машин, в трехколенном овине, четыреста копен хлеба? Пришлось бы кормить снопами, как делал мой предшественник. Но и тут кое-как выручил меня Ш., предложив возить к нему немолоченую рожь и брать назад солому. Сена оставалось в декабре не более 1000 пудов.

VI. Зимняя деятельность

В начале декабря наступила стужа, поднялись метели. Новые, необшитые и неоштукатуренные стены дома решительно не защищали от ветру. Зимовать очевидно было невозможно, да к тому же дела звали в Москву, куда я и прибыл около половины декабря. Здесь первою заботой моею было заказать молотилку и веялку, без которых полевое хозяйство будущим летом было бы невозможно. Знакомый мой, опытный хозяин, посоветовал мне обратиться к г. Вильсону, у которого на механическом заводе приготовляются большею частию так называемые хуторские двуконные молотилки. Я послушался совета, немедля обратился к г. Вильсону и тут же заключил с ним условие, по которому он обязался поставить мне к 1 февраля хуторскую молотилку с чугунным приводом, для большей легкости на три, а не на две лошади, и ручную веялку, могущую в случае нужды действовать и конным приводом. В деревне между тем было поручено прикащику исправно уведомлять меня о ходе приуготовительных работ по предстоящей отделке дома, которую мне хотелось окончить как можно ранее весною, чтобы быть совершенно свободным для полевых занятий. На этот конец я условился о покупке и доставке в деревню к февралю необходимых материалов: лесу, кровельного железа, кирпичу, извести (на обкладку стен), песку, который в нашей черноземной полосе добывать довольно затруднительно, и т. п. Для внутренней отделки я велел нанять столяров, а сухим ясеневым деревом мне заблаговременно назвался соседний лесоторговец, у которого я в течение осени забрал довольно различного лесного материялу. Полы в доме, хотя и новые, были весьма неплотны, и я решился лучше заказать паркет в Москве. Казалось, все наперед было обдумано и рассчитано, но, зная, как все дела у нас делаются, я никак не мог успокоиться в Москве и распечатывал каждое письмо прикащика не без замирания сердца. Предчувствие не обмануло меня. В начале февраля я получил довольно лаконическое извещение, что ничего из приказанного не делается, что столяров нанято трое и они уже напилили брусьев и фанер для дверей, но ясень оказался сырой и всю заготовку порвало в щепки. Молотилка и веялка должны были скоро быть готовы к отправлению, и г. Вильсон, у которого, сверх полной стоимости машин, оставалось в конторе 20 р. серебром моих денег, совершенно успокоил меня насчет скорой их отправки, а равно насчет присылки в мае машиниста, который должен по условию установить машины на месте и пустить их в ход, получая у меня по 75 коп. в день харчевых. Кроме того, я обязался отправить его на мой счет в Москву. На другой день по получении рокового письма худые почтовые лошади валяли меня с боку на бок по невообразимым ухабам московско-харьковского шоссе, и через трое суток я прибыл домой. Оказалось, что прикащик ничего не преувеличил в письме своем. Я застал столяров, грациозно полирующих присланную из Москвы мебель, а за ними груды потрескавшегося ясеня. Строительный материял не только не привезен, но даже и не куплен. Дороги адские. Ни плотников, ни кровельщиков нет, а между тем надо сейчас снимать крышу, переделывать стропилы и крыть железом.

Как? и это все в феврале? Да что ж делать? С крышей, при усердной работе, надо провозиться месяц, а в марте пойдут весенние дожди, потолок протечет и вся привозная мебель должна погибнуть. Оставить же дело до июня значит обречь себя на столпотворение в продолжение всего лета. Во время полевых работ нужно жить дома, а как жить в нем, когда крыша и двери сняты, стены и потолки штукатурятся, а полы выломаны? Дополняя картину неустройства, я должен прибавить, что единственно спасительная мера перевозки хлеба к Ш. и соломы обратно от него ко мне оказалась на практике весьма неудобною. При значительной раструске дорогой мелкого и крупного корма двойная перевозка до того была обременительна для лошадей, что я застал вообще всю скотину в самом жалком виде. На жеребятах от худобы показалась даже сыпь. К счастию, я не продавал ни зерна ржи из моего небольшого запаса и тотчас же велел давать от четырех до пяти фунтов муки в сутки на каждую голову. Это усиленное, но дорогое средство спасло скотину. Плотников на крышу я нанял издельно. Лес привезли. За невозможностию в скором времени отыскать для столяров сухого ясеня, я нашел старого дубу, и работа немедленно началась.